…Саша взял мою голову в ладони и так же, как когда-то, крепко поцеловал. Я прижалась щекой к его груди, ощущая его запах и, словно слепая, проводя пальцами по его носу, губам, трогая его веки.
— Я все знала, — шептали мои губы — Я чувствовала, что ты жив. Ты не мог погибнуть, когда я тебя так люблю.
Сашенька мне стал что-то быстро и сумбурно говорить. Я ничего не слушала. Потом до меня стали доходить какие-то слова про секретную службу, про долг перед родиной. Про то, что он вынужден жить вдалеке от нас.
— Как ты мог? – все время твердила я. – Столько лет? Ты не представлял, как нам с Тонечкой жилось?
Потом он сказал про какие-то послабления. Я поняла, что поэтому ему позволили открыться. Еще я поняла, что ему разрешили просто на минутку повидаться с семьей. И это все.
После таких слов, я резко отстранилась, будто отпихнула его.
— Что такое для тебя родина? – резко спросила я. Он не ответил. Я ответила за него: — Родина – это я. Это Тоня. Это твоя семья. Ты предал свою родину. Ты предал нас. И ты дал согласие нас покинуть. Причем навсегда.
Он стал говорить, что скоро кончится его служба, и он непременно к нам вернется. Я повернулась и пошла прочь. Я шла по коридорам этого учреждения и проклинала его стены.
С этим надо было как-то жить дальше. Но как?
— Мамаша! – кто-то издалека позвал Соньку, — открывай глаза. Ну мамаша, просыпайся же! Смотри, у тебя родилась дочь.
Соньке делали кесарево в тюремной больнице.
Врачи, посоветовавшись, решили, что женщина с вечной сигаретой в зубах, с жутким прошлым, пропитанным пьянками и наркотиками, вряд сможет родить сама. И ей объявили, чтобы готовилась к операции.
Сонька стянула с себя ситцевую рубаху и, поежившись от холода, легла.
Очень хотелось крикнуть: «Мама!»
Авантюрной и бесшабашной Соньке, которую даже окрестили в честь легендарной послереволюционной воровки, «Золотой ручкой», впервые стало по-настоящему страшно.
Не было страшно ей, когда за дозу дури, она лезла в чужую квартиру через узкую балконную форточку, чтобы открыть подельнику дверь в квартиру с ценными картинами.
И когда ее мать, Серафима Францевна, одетая, как всегда, даже спозаранку, словно на выход, с непроницаемым лицом внимательно прочла бумагу: «Постановление на обыск».
И в зале суда, который выглядел совсем не романтично. Обшарпанные стены, усталый мужчина, оглашавший первый в ее жизни приговор. И даже потом, когда наступил мрак и долгая холодная зона…
В порту у огромного многопалубного корабля, вместившего в себя сотни людей, громко плакала и звала маму маленькая девочка в шляпке с ленточками и в платьице с оборками. Множество людей рвалось к трапу, стараясь успеть на пароход. Огромный корабль унес бы их далеко от ужасов революции и войны. Внезапно появившийся экипаж с парой запряженных кобыл врезался в толпу. Они крушили все на своем пути. Началась паника: ржанье, крик, топот — все это слилось в единый кошмар. Вместе со всеми кричала и плакала Кристина, от страха разомкнувшая руку и выпустившая из своих маленьких пальчиков ладошку сестры.
-Ты чья? – громко прокричала ей в ухо тетка с платком на голове, повязанном на перекрест под мышками.
— Мамина, — еле слышно всхлипнула девочка.
-Давай руку, — низким, словно труба, голосом приказала тетка, — а то зашибут, — и Кристина повиновалась.
Вытащив девочку из бушующей толпы, незнакомка спросила, где Кристина живет.
— В императорском имении Головино
— Так кто из твоих сородичей тут остался, а?
— Батюшка император.
— Господи, свят-свят! – Тетка перекрестилась. – Ты, видать, девка, того! Слов таких больше не произноси!
— Ты запомни, — без перехода заявила она, — про императора забудь навсегда!
Ранним утром, когда небольшой городок еще спал, на ступеньки храма поднялась женщина. В руках она держала сверток. Перекрестившись, женщина положила его возле закрытых дверей и тут же бегом спустилась вниз.
Там ее ждал мужчина. Подав ему знак следовать за ней, она заспешила прочь.
Он бросился вслед, едва поспевая за ее широким, почти мужским шагом.
Когда крест храма пропал из поля зрения, они оба остановились, чтобы перевести дух.
— Ну как? – взволнованно спросил он.
— Все в порядке. Не переживай! Сейчас начнется утренняя служба, повалит народ, ее найдут. Она достанется тому, кого выберет для нее Бог.
— Ты уверенна, что с ней все в порядке?
— Я перепеленала девочку и накормила, — осадила его женщина.
Мужчина заглянул ей в глаза, пытаясь найти в них хоть каплю сочувствия.
Они были холодны, как лед.
Марина чувствовала, что она висит в воздухе на волосок от смерти. Но этот самый волосок являлся крепким льняным подолом платья, в который, по счастливой случайности, впились острые колючки раскоряченного растения, намертво вросшего в каменистую почву.
Сколько она так выдержит? Марина мужественно старалась не смотреть вниз. Сверху доносились крики людей, слышался голос Петечки, звавшего кого-то на помощь. Сухая ветка кустарника, прихваченная огнем, откуда-то сверху пролетела мимо, едва не зацепившись за ее одежду. Неожиданно возникший звук вертолета над головой показался чудом. Лавируя между языками пламени, винтами разогнав дым, он завис прямо над ней и над обрывом. Лестница, спущенная с него, раскачивалась совсем близко.
-Хватайся-хватайся! – кричали ей люди сверху.
Или это галлюцинации? И вертолет, и крики — просто видение?
Все напоминало страшный сон или фильм ужасов. Поверить в то, что кошмар происходит с ней, было невозможно.
Наконец спасительный конец лестнице оказался совсем рядом. Он раскачивается прямо перед ее носом, как маятник: «бам» — в одну сторону, «бам» — в другую! Схватить его не удается никак. Еще чуть- чуть, еще немножко! Вот! Лестница в ее руках. Она не выпустит ее. Она вцепилась в ее жесткий конец.
«Дорогие мамочка и папа! Вы, правда, смотрите на меня оттуда, с небес? Вы наблюдаете за мной? Помните тот день, когда я проснулась в своей кроватке, а вас нет дома? Потом я пришла из школы, а вас не было все равно. Няня Нюра заплакала и сказала, что вы теперь далеко-далеко, там, на небесах, и уже не вернетесь никогда. Еще она сказала, что вы будете охранять меня всю жизнь. Если это правда, то почему вы не сделаете так, чтобы меня отсюда поскорее забрала тетя Мадлен? Мне так тут плохо. Просто очень-очень. Мама, ты говорила, что все меня любят.
Папа, ты обещал меня защищать всегда и везде. Здесь, в этом детском доме, никто никого не любит, и все только обижают друг друга. Все равно за что. Конечно, мне очень грустно, что там будет другое небо, и вас там нет. Я ведь каждый вечер задираю вверх голову, смотрю высоко-высоко, и думаю о вас. Но с тетей Мадлен мне будет очень хорошо, и она меня будет защищать. Она сказала, что пришла к вам на могилу и поклялась тебе, папочка. Помогите ей забрать меня отсюда. Но я всегда-всегда, хоть в Америке, хоть где угодно, буду о вас думать. Прощайте! Когда я вырасту, обязательно к вам вернусь! Ваша доченька Наточка Воронова».
К письму Наточка приложила рисунок. Девочка с заплаканными глазами протягивает руки к небу. Небо не голубое, залитое солнцем, а сердито-серое, с темной тучей, и руки у девочки необычно длинные, почти достают до тучи.
Громкая музыка из распахнутых дверей клуба, оглушившая мужчину, говорила о том, что здесь никто не спит, а все только начинается. Василий, стараясь быть галантным, открыл правую дверцу и подал новой коллеге руку. Она легко выпорхнула из машины и, поблагодарив его, кивнула в сторону водителя.
— А ей, поможете?
— Она тоже с нами? – удивился Василий.
— А как же! Наша подстраховка. Ведь это ночной дамский клуб.
— Но ведь не мужской! – резонно возразил детектив.
— А вдруг на вас нападут женщины? — пошутила партнерша. — Знаете, тут всякое бывает.
Не дождавшись конца их перепалки, та, что сидела на водительском кресле, неловко вытянула из машины сначала одну ногу, потом другую, и, покачнувшись на высоких каблуках, чуть не рухнула в объятия Громова. Казалось, будто она впервые надела такие туфли. Шпильки увеличивали и без того ее высокий рост. Нелепая одежда и не в меру яркий макияж делали ее похожей на трансвестита. «Этого еще не хватало», — отвернулся детектив, чтобы не глядеть на гигантскую рыжеволосую мамзель. Но та протянула Громову увесистую руку в длинной перчатке явно для продолжения приятного знакомства. Василий через силу взглянул на даму и замер от удивления. «Черный паук» цепкими лапками вцепился в ее шею, прикрытую белой шалью. Это был тот самый драгоценный камень из колье дочери Горностаева, переделанный в брошь. И вдруг в самом облике раскрашенной дамы что-то показалось Василию до боли знакомым.
Громкая музыка из распахнутых дверей клуба, оглушившая мужчину, говорила о том, что здесь никто не спит, а все только начинается. Василий, стараясь быть галантным, открыл правую дверцу и подал новой коллеге руку. Она легко выпорхнула из машины и, поблагодарив его, кивнула в сторону водителя.
— А ей, поможете?
— Она тоже с нами? – удивился Василий.
— А как же! Наша подстраховка. Ведь это ночной дамский клуб.
— Но ведь не мужской! – резонно возразил детектив.
— А вдруг на вас нападут женщины? — пошутила партнерша. — Знаете, тут всякое бывает.
Не дождавшись конца их перепалки, та, что сидела на водительском кресле, неловко вытянула из машины сначала одну ногу, потом другую, и, покачнувшись на высоких каблуках, чуть не рухнула в объятия Громова. Казалось, будто она впервые надела такие туфли. Шпильки увеличивали и без того ее высокий рост. Нелепая одежда и не в меру яркий макияж делали ее похожей на трансвестита. «Этого еще не хватало», — отвернулся детектив, чтобы не глядеть на гигантскую рыжеволосую мамзель. Но та протянула Громову увесистую руку в длинной перчатке явно для продолжения приятного знакомства. Василий через силу взглянул на даму и замер от удивления. «Черный паук» цепкими лапками вцепился в ее шею, прикрытую белой шалью. Это был тот самый драгоценный камень из колье дочери Горностаева, переделанный в брошь. И вдруг в самом облике раскрашенной дамы что-то показалось Василию до боли знакомым.
— Прошу встать! Суд идет! Дай Бог никому не услышать этих слов.
Сидя в зале заседаний, я вся сжалась в ожидании. Судили мою дочь. Мою Настеньку, совсем еще юную. Вроде бы совсем недавно я водила ее за ручку в детский сад, потом — первый раз в первый класс, торчала у дверей аудитории, когда она сдавала вступительные экзамены в вуз, а теперь вот томлюсь здесь!
Как могло случиться, что мою девочку взяли под стражу, и все это долгое-предолгое время, когда все вокруг ели, пили, смеялись, танцевали, смотрели на солнце, она пребывала в темной камере с решетками на окнах. Она находилась с настоящими преступницами, которые издевались над ней, отнимали еду, били.
Все это время я пропускала ее боль через себя, мысленно уговаривая ее потерпеть, Чувствовала ли она это? Помогала ли я ей? Только мне изо дня в день становилось все хуже. Казалось, не доживу до суда.
И вот этот день настал.